Мишка Вершинин поправил на себе микрофон и наушники, включил трансляцию, вышел в прямой эфир, дал заставку – начальные аккорды песни «Мишка-одессит», после чего поздоровался по-украински:

– Доброго всім ранку, шановні одесити! Сьогодні другого травня двадцять третього року, вівторок.

Он помолчал пару секунд и тихим голосом заговорил по-русски. Он сказал:

– Если какая падла не хочет вспоминать про второе мая четырнадцатого года или забыла напрочь, что тогда случилось, то я этой падле напоминаю: в этот день изнасиловали и убили мой родной город Одессу. Его теперь нет. Я вёл тогда дневник… Я прочитаю выдержки…

Мишка подвинул к себе тетрадку, зашелестел страницами, отыскал нужное место и стал без выражения читать...

Фольклорная стилистика, метафоры и символы – песня Владимира Высоцкого «Моя цыганская» напрямую связана с драмой «Пугачёв» – пьесой Театра на Таганке, в которой Высоцкий играл Хлопушу. Постановка запомнилась зрителям жёлтыми огнями софитов, спускающимся к плахе помостом и другими сценическими деталями, упоминание о которых есть в тексте песни. Но отразилась в ней и подлинная атмосфера конца шестидесятых – например, упоминание церквей и кабаков, в которых «всё не так». О том, что взял Высоцкий из окружавшей его московской действительности, рассказывает историк и искусствовед Борис Николаевич Бочарников.

...А погода за окном замечательная, и не искупаться – как-то совсем не по-пацански. А самое страшное для парня десяти лет – это поступать не по-пацански. И слушать мамку – тоже не по-пацански. Сосед Колька говорит:

– Родители должны свыкнуться с мыслью, что сын уже вырос. Только им для этого время нужно.

Колька всего на год старше Вани, а свою матушку приучил к тому, что он уже не ребёнок. Поэтому может без спроса пойти хоть в гости, хоть на пляж и даже в соседний посёлок поехать, если деньги на билет есть. Но Колька он такой, что и без билета проехать сможет. С него станется!

Ваня пытался поговорить с мамой, что он уже взрослый, но она смотрела на сына своими голубыми и глубокими, как небо в ясный-ясный день, глазами и убеждала:

– Ванечка, если что случится с тобой, я же все глаза выплачу.

– Врёшь ты всё, – с вызовом бросал Ваня. – Глаза нельзя выплакать.

– Можно, – утверждала мама. – Вот какие у меня глаза?

– Голубые, а бывают синие, – посмотрев внимательно, хотя и так знал, ответил сын.

– А буду много плакать – они станут бесцветными. Это и называется «выплакать».

– Со мной ничего не случится, – заводился сын. – Мне что теперь, вообще всю жизнь маменьким сынком ходить? А жить когда? – повторял «взрослые» аргументы соседа Ваня.

– Со двора без спросу ни ногой! – всегда заканчивала дискуссию о правах ребёнка мать.

Зная, что услышит в ответ, Ваня сегодня, когда Колька позвал купаться, даже проситься не стал, чтобы родительница не усилила бдительность. Он прокрался до окна и сидел тихонечко, ожидая, когда хлопнет дверь кухни. Это значит, что мать вышла в чулан за закрутками или картошкой. Есть пять-десять секунд, чтобы добежать до калитки, а там густой кустарник и ветви ивы скроют беглеца. И если они с Колькой, как обычно, ветром помчатся на ставок, искупнутся разок и мигом домой, то никто и не заметит Ванькиного исчезновения.

И всё получилось...

...Много важных мыслей, связанных с нашей исторической миссией, посещают меня, и я их неуклонно записываю, чтобы потом не забыть. Вот, мы летим заселять далёкую планету Альмидавру, расположенную в созвездии Малой Медведицы-3. Капитан информировал нас, что атмосфера на этой планете близка по составу к атмосфере Земли с той только разницей, что кислорода в ней содержится на 25% больше. Это означает, что мы будем не только свободно там дышать, но дышать нам будет даже легче, чем на Земле, при этом тамошний воздух будет оказывать на нас целительное действие, бодрящее и даже веселящее. Это невероятно, но это именно так, объяснил Капитан. Другими словами, планета Альмидавра будет для нас настоящим курортом. Становилась понятной уверенность Капитана в нашей способности продолжения там рода, несмотря на немолодой уже возраст многих наших храбрецов, ведь сама Альмидавра будет бодрить веселить нас и омолаживать. Я с восторгом и душевным трепетом ожидаю встречи с этой удивительной планетой, жизнь на которой для нас будет воистину райской.

В связи с этим у меня возник вопрос: если мы станем жить на этой планете, не означает ли это, что мы станем инопланетянами по отношению к оставшимся на Земле людям?.. Логика подсказывает мне, что это именно так. По отношению к землянам мы станем подлинными инопланетянами. Это вопрос крайне важный. Инопланетянин – уважаемое и почётное звание, оно окутано легендами и тайнами. Мы должны будем нести его гордо, с высоко поднятыми головами...

Свешиваясь в темноте пятками и, ещё не коснувшись пола, я понимал, насколько пол холодный, а коснувшись, что ещё холоднее, и тогда, цепляясь за руку матери, повисая на ней, шёл в ванную, в которой и вода холодная, даже горячая ‒ долго холодная, а белая раковина так высоко, что приходилось вставать на цыпочки и трудно было не забыть, что уже проснулся, и то, что сейчас – не сон, не так называется, а то, что называется сном, было до того, как в темноте свесился пятками и, ещё не касаясь пола, понял, насколько он холодный.

Мама вертелась перед зеркалом, прерываясь на то, чтобы что-то на меня надеть, заправить, застегнуть – много одежды, и по тому, насколько её много, можно предположить, что снова мороз и когда-то будет Новый год; который ждёшь, ждёшь и ждёшь, а он всё не наступает, не наступает и не наступает, пока вдруг не наступит, и уже не ждёшь, и от этого муторно и тоскливо, потому что становится непонятно, зачем тогда ‒ мороз, темнота и холодные полы.

Всякий раз, как в первый, по дороге до детского сада, не узнавая окружение, почти ничего не видя – из-за шапки на глаза, шарфа по глаза – всё той же рукой матери слепо ориентируясь, топча свежевыпавший, обоняя что-то арбузное, а свет фонарей, обступивших узкую колею, похож на медленно сужающееся яйцо, из которого не вылупиться… да и не хочется, уютно.

То, что утро, понятно и по запахам в детском саду, коридорами которого, бесчисленными узкими извилистыми коридорам спешим в группу, по запаху какао, по запаху сбежавшего молока, по запаху какао со сбежавшим молоком, по запаху подгоревшей каши с жёлтым куском масла, который медленно истаивает, как и то, что называется утром...

Мрачность повествования, несчастные герои, своеобразный авторский слог, наполненный витиеватыми предложениями и хлёсткими как удары словами, – мировая слава Фёдора Михайловича Достоевского создаёт бронзовый образ писателя, жизнь которого состояла из написания произведений в своё удовольствие. На самом же деле его судьба была вовсе не тихой гаванью, а потоком по острым подводным камням. Он знал, что такое бедность, побывал в «аду», испытав разрушающую потребность сыграть в рулетку, прошёл по краю бездны смерти, обвинённый за обсуждение запрещённых для николаевской России тем; однако заслуженно Ф. М. Достоевского признают гением. Это пример нравственной силы и счастливого конца тернистого жизненного пути, доказательство того, что даже самый несчастный человек, ослеплённый тьмой жизни, может стать всемирно известным писателем и своим творчеством помогать таким же потерявшимся душам....

...– Чем занимаешься? – спросил Саныч.

– У Налётова работаю… навроде грузчика.

– Налётов… Не знаю такого. Ты – грузчиком? Ты же умный парень, Вовка, ты что! Ты что, ещё не понял, где оказался?

– Боюсь, начинаю понимать…

– Давай, хряпни, чего сидишь как неродной!

Я отказался – не люблю пить в непонятной ситуации.

– Ну, как знаешь… А я вот злоупотреблю, за встречу! – Саныч опрокинул ещё одну, раскраснелся: – Ничего ты, Вовка, не понимаешь, – и он понизил голос, даже придвинулся ко мне поближе через стол.

– Здесь теперь можно всё, – выговорил он, – сечёшь? Всё! Никаких запретов! Кем хочешь – тем и станешь! Вот я, например – кем я был, помнишь? Агрономом в засратом совхозе, горбатился за копейку, света белого не видел… А теперь? – он с гордостью показал рукой вокруг, как бы обозревая весь праздник жизни, вращавшийся вокруг нас. – Я теперь бизнесмен, Вова! Сам себе хозяин! Знаешь, на чём я поднялся?

– На чем? – Мне и вправду стало интересно, уж больно разительны были перемены, произошедшие с Санычем. Он даже говорить стал по-другому, и матерок частенько проскакивал в его напористой, уверенной речи – не водилось раньше такого за главным агрономом совхоза «Первомайский» …

Саныч достал из кармана красно-белую пачку с латинскими буквами, достал сигарету, протянул и мне. Мы закурили.

– Любовь мента! – разглядывая пачку, сказал Саныч.

Действительно, сигареты назывались «L&M».

– Умеют же люди делать хороший товар! Знаешь, я наши теперь вообще не курю, да их и не продают почти… Так вот, смотри...